Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да…
— Может быть, не меньше, чем Маяковский.
— Я бы чуть-чуть хотел походить на Есенина. Есть люди, которые возмутились, увидя мои «орехи».
Теперь они шли там, где в прошлый раз, зимой, качаясь на сугробах, их перегнала машина Сапогова. Сейчас на просеке пусто. Автобусы едут старой дорогой, и там пассажиры шагают длинной вереницей пешком. Все, кто не попал на автобус.
— А как Сапогов тут себя вел?
— Я потом тебе расскажу. Сейчас так хорошо.
— Ну вот, о чем это я говорил? О москвичах? Да… они… много читают, знают друг друга, осведомлены обо всем, очень насторожены сейчас. И смотрят на Германию, как мы тут на Японию. Видимо, тайно происходит перевооружение, подготовка. Но немке об этом в микрофон никто кричать не будет…
— Какой немке? — удивилась Нина.
— Я потом тебе все расскажу… В Москве жизнь бурлит. А я, знаешь, вдруг вспомнил наш город, леса, осенний лов рыбы, поиски нефти, первооткрывателей…
Вдали, через просеку, с холма, видны стали кварталы кирпичных домов, похожие издали на фундамент среди леса.
Нина взяла Георгия за руку, прислонилась к плечу и стала рассказывать, какой прекрасный ребенок у Ольги. Ей не хотелось входить в город…
Утром лил дождь.
— В чем-то немка права, а в чем-то ошибается! — говорил Георгий. Она ему покоя не давала. — Когда я пишу березу, я уж такого благоговения, как москвичи или волжане, не испытываю. Я больше люблю кедр. Но и для меня береза не просто береза. Это чувство. Вечное, как чувство любви…
— Она стара, а в старости говорят о болезнях.
— Я сначала не обиделся на нее. Даже приятно было, как внимание… Какой у старухи темперамент! Но теперь, когда я вижу жизнь здесь… Жизнь сложна… А для нее существует только красное и черное. Когда начнется борьба, придется вспомнить и Есенина с его березами. Березы будут драться. И тут мои первооткрыватели с Переминым предупреждают: не шутите!
— Она, может быть, понимает это, — недобро усмехнулась Нина.
— Но человек не ради культа ненависти пойдет драться. Не может быть ненависть ради ненависти. Красное будет драться с черным за солнечный мир справедливости, за чистые воды и чистый воздух…
Издалека все таланты кажутся идеалом. Поэтому при встрече с ними нередко разочаровываешься, как в людях. Может быть, такие же впечатления в свое время оставались от Гогена или Саврасова…
Георгий пошел в парикмахерскую и встретил там Нату. Она взвизгнула громко и поцеловала его при всех.
— Ты ревнуешь меня к Нате? — спросил Георгий, возвратившись выстриженный и надушенный.
Внутренний мир Нины был так полон в это утро, что ей, казалось, ни до чего нет дела. Но неужели может быть война?
Георгий сказал, что Ната хочет прийти к нему.
— Прекрасная модель. И забавная, приятная… Я даже соскучился по ней…
— Вы теперь знаменитость? — спрашивала Ната, стоя на другой день в его студии.
— Нет. Я только хочу ехать учиться.
— А зачем вам учиться?
— Меня постигла неудача, Ната.
Он рассказал ей историю со старым кладбищем и со своей картиной о нем.
— Я почувствовал — надо учиться…
— Так вы из-за меня пострадали? — всплеснула руками Ната. — Мама моя говорит про вас, что вы не побоялись никого и пошли один на всех и заступились. А вы знаете, что кладбище рыть перестали? Мама говорит, что вам за это бог даст счастье. Это она говорит, как верующая. Вообще маме моей вы очень нравитесь. А народ ругает вас, и художники на базаре всем рассказывают, что вы реакционер и хотите восстановления религии, игнорируете решения партии и правительства. Что вы — за кулачество, за кулацкие обычаи. Но приезжал мой братишка из армии и всем этим настроениям дал отпор. Он пригрозил двинуть этому пьянице на базаре по зубам, а потом показал ему газету «Правду», где про вас написано. Он эту газету всюду носит с собой.
ГЛАВА XVIII
— Гагаров сказал мне про себя: «Я хочу быть смелым. И я тренируюсь. Я учусь стрелять и очень сожалею теперь, что не служил на действительной». Он уверял меня и Алису, когда узнал, что я рисовал ее поклонника, что этот знаменитый деятель способен на предательство и сговор с фашистами. Может быть, говорил из ревности. Алиса рукой махнула и засмеялась…
Молчание Нины показалось на миг подозрительным.
— Лобунов привез меня к себе. Его снимали для кино. Он поставил меня перед огромной картиной, снял пиджак, взял кисть, гордо поднял голову, брюхо у него под белой рубахой — как таз или барабан. Оператор стал снимать нас. Лобунов воспитывает молодого художника из Сибири. И видел я на квартире художника Степчукова… о котором я тебе говорил. Это знаменитость… Помнишь его «Буденновцев», «Чкалова», «Самолеты в Тушино»? Показал он мне полотно маленькое. Равнина, лес, озеро. Когда я ехал в Москву, то на севере, около Галича, видел что-то подобное. Там северные еловые леса, черные и остроголовые, как частоколы. И озера. И церкви старинные на холмах. У Степчукова, над просторным озером — старинная церковь, белая, строгая, маленькая, как крепостца. Теперь я, может быть, путаю, что я видел у него, что под Галичем, но чувствую эту картину всей душой. Я подумал, что это вид перед войной, перед страшной войной. Художник чувствует ее приближение.
— Но современно ли это? Не принадлежит ли только прошлому?
— Можно ли с таким чувством написать, например, тракторы? Наши бесконечные поля? Можно, надо почувствовать только… Может быть, художники еще не «обжили» тракторов, не привыкли к ним, хотя скоро трактор будет всюду, как в старой жизни бричка, тройка, дуга… У Степчукова в картине изображена церковь, но много современного чувства.
— Это Шестаков тебя совратил.
— Я тоже хочу изучать старину, церкви, часовни. Надо это знать… И еще я мечтаю перечитать всего Шекспира. У отца был Шекспир, а я никогда не хотел его читать. После Москвы всегда чувствуешь себя неучем… Степчуков подошел ко мне на просмотре, высокий, пожилой уже, и спросил: нравится ли мне наш новый город. «Да», — ответил я. Потом повез меня к себе, стал расспрашивать о новом городе. Сказал: «Я не чувствую по вашим рассказам его красоты. То, о чем вы говорите, это сцены уничтожения природы. Не могут же люди уничтожить природу и столетиями любоваться этим? Кстати, какие уборные в вашем новом городе? По уборным познается культура страны. Не миритесь, — сказал он, — воюйте! Художник нужен в таком месте. Что вы делаете для своего города?» У него есть цикл о Магнитогорске, «потрясающе»,
- Голубое поле под голубыми небесами - Виктор Астафьев - Советская классическая проза
- Мрак - Александр Вулин - Повести
- Командировка в юность - Валентин Ерашов - Советская классическая проза
- Берег ксеноморфов - Николай Калиниченко - Повести
- Белый шаман - Николай Шундик - Советская классическая проза
- За синей птицей - Ирина Нолле - Советская классическая проза
- За рекой, за речкой - Алексей Иванов - Советская классическая проза
- Никакой настоящей причины для этого нет - Хаинц - Прочие любовные романы / Проза / Повести
- Колокол. Повести Красных и Чёрных Песков - Морис Давидович Симашко - Историческая проза / Советская классическая проза
- Следы ведут в Караташ - Эдуард Павлович Зорин - Научная Фантастика / Советская классическая проза / Шпионский детектив